Довербальная травма

Изо всех сил борюсь с накатившей (в очередной раз) на меня немотой. В этот раз скрутило настолько сильно, что забеспокоились подруги и совместными усилиями допинали меня до правильного специалиста. Где я – в очередной раз – услышала это слово «довербальная травма», но так как специалист оказался и правда очень крутой, смогла спуститься туда и благополучно вернуться в чуть более вменяемом состоянии. И попытаюсь теперь объяснить, что это за зверь такой и как с ним взаимодействовать.

Довербальная травма, как следует из названия, – это слишком сильные негативные, стрессовые события, которые никак не были разъяснены, не названы, не переработаны в психике сначала матери, а потом самого младенца в грудном возрасте, до того, как у него появилась речь.

Малыш испугался, ему больно, что-то беспокоит – появляется мать или тот, кто ее заменяет, берет на руки, утешает, успокаивает, воркует, говорит «чшшш, ты просто испугался, это был сон, сейчас мама тебя покормит, и все будет хорошо». Она распознает чрезвычайно неразборчивые сигналы ребенка и превращает их в смысловые единицы: слова. Так ребенок узнает и выучивает, что вот это ощущение – страх, вот это – боль, сейчас он устал, а теперь он голоден. До этого он просто чувствует захватывающий все его существо ужас, не имея ни малейшего представления, что с ним происходит.


А теперь представьте, что мамы нет. Совсем нет, или она пребывает в тяжелой депрессии, пьяна или под наркотиками, короче, не откликается на призыв младенца.


Он слышит очень громкий, раздирающий уши шум (например, рядом вопит сосед по больничной палате, ему всего восемь месяцев, он голоден и болит недавний шов после операции), этот крик причиняет физическую боль, она заполняет его изнутри, он тоже кричит, потом устает и затихает, ведь никто не подходит на его плач. Остается только ощущение скручивающего ужаса, теперь при любом громком звуке он будет пытаться свернуться в тугой узел и отключить слух.

А вот ему уже два, мама привела в ясли и оставила на ночь, тут час-то не знаешь, как прожить в этом бедламе, все чужое, плохо пахнет, все орут, еда незнакомая и невкусная. Очень хочется домой, к маме, в свою кроватку, но тебя никто не замечает, жаловаться некому, поэтому замолкаешь, отключаешься, какое-то время еще надеешься, что мама придет за тобой, но время идет, никто не приходит, и ты просто замираешь и перестаешь себя чувствовать…

Потом ребенок вырастает, овладевает более-менее своим телом и языком, научается худо-бедно справляться с жизнью, обзаводится семьей… Пока в один ужасный день его сынок не налетает носом на железную хреновину от качелей. Кровь, крик, все носятся. А он стоит, примороженный, с колотящимся сердцем, отнявшимися ногами, и не может пошевелиться.

В довербальной травме мы испытываем ужасающее чувство распада личности: полное бессилие, паралич, ничего нельзя сказать, потому что слов еще нет, их вообще нет, я чувствую себя конгломератом клеток в бесконечном вакууме космоса, я могу только наблюдать, как от меня отслаиваются и улетают в вечность миллиарды атомов моего тела. Абсолютное одиночество, кричать бесполезно, потому что никого нет.

ПОЭТОМУ с довербальной травмой почти невозможно работать в «разговорных» жанрах терапии: клиент в принципе не может описать, что с ним происходит. Ему глобально _плохо_, но почему и чем помочь – неизвестно. Иногда люди описывают это состояние, как «я тону в киселе», «хочу на ручки и плакать» (это прям очень хороший расклад, человек как минимум осознает свою потребность), иногда мы имеем дело не со слезами, а с яростью: «я хочу разорвать на куски, только не знаю, кого именно».


У пациента включаются так называемые архаичные, примитивные защиты: замораживание, расщепление, все реакции условного «выключения сознания». На аналитических сессиях это выглядит как зависание, засыпание, погружение в полное молчание. От _нормального_ молчания, когда пациент просто сидит и размышляет над чем-то, это отличается ответной реакцией терапевта: мы больше не вместе, «он нас покинул», что, собственно, и является ведущим контрпереносом в работе с этой темой, но это в другой статье, для специалистов. Но мы можем замечать, насколько такие реакции на стресс являются привычными и автоматическими для пациента, что он считает «нормальным способом переживать»: одно дело, когда человек с удивлением сообщает «Я чего-то сплю и сплю целыми днями, так странно!», а другое – если об этом рассказывается с гордостью и удовлетворением: «У меня есть универсальное средство от всего, надо просто лечь спать! Пока спишь – оно как-то само налаживается».


«Я кормила годовалую дочку в детском стульчике, все было хорошо и спокойно, и вдруг в метре от нас раздался оглушительный скрежещущий звук перфоратора, как потом оказалось, сверлили стену снаружи дома. Дочка коротко и как-то слабо вскрикнула, уткнулась личиком в стол и мгновенно заснула. Проспала три часа подряд, я очень боялась, что это что-то непоправимое, но обошлось. Проснулась немного вялая, но потом разошлась». Если бы эта ситуация повторялась регулярно или в отсутствие кого-то взрослого и заботливого, ребенок получил бы сильную травму.

Что же с этим делать, спросит неравнодушный читатель? Куды бечь и как лечить?

Довербальная травма лечится невербальными методами (логично, правда?): телесно-ориентированная терапия или остеопатия в «высоком разрешении», когда врач еще и специалист по психотерапии. Пациент приходит с очень плохо формулированным запросом, типа, «не могу принять решение», «нет сил», «истерики на пустом месте», а в процессе работы вдруг натыкается вот на то самое переживание: меня нет, речь исчезла, я не знаю, что со мной.

Если этому предшествовала длительная работа по раскапыванию травматичных событий, особенно – потерь или ситуаций физического ущерба (авария, тяжелая болезнь, операция, физическая травма, насилие), мы можем предположить, что вот этот внезапный паралич на ровном месте – отголосок той, давней травмы. Если пациент говорит, что не может ничего вспомнить, мы предпринимаем попытку разузнать обстоятельства: опрос свидетелей нашей жизни. Это могут быть даже дальние родственники, какие-нибудь родители детсадовских друзей, пожилая няня, соседи по старой квартире.
Иногда информация всплывает в снах, в рисунках при занятии арт-терапией, какой-то запах или мелодия могут запустить серию флеш-бэков, ярких и необъяснимых воспоминаний.


«Мы ехали с друзьями на тусовку, в машине играла музыка, кто-то курил, вдруг Машка сказала «понюхай, какие у меня новые духи!» и сунула мне под нос руку. Меня накрыло таким ужасом, что я отшатнулся, потом меня затошнило очень резко, я заорал «останови машину!». Меня вырвало, трясло, я не мог заставить себя сесть обратно. Все очень испугались. Я рассказал родителям и оказалось, что, когда мне было два года, мы ехали на юг и перевернулись в машине. Я спал. Все остались живы, но я сломал руку, и мама тоже как-то покалечилась. У нее были такие же духи, а папа курил. Я ничего не помнил до этого момента».

Сейчас, когда практически весь мир погрузился в ужасающие переживания разрушения прежней жизни, очень многие люди переживают ретравматизацию: как будто заново происходит ранний детский опыт. Мы не можем описать, что это такое, от чего нам так плохо, чего именно мы боимся. Пациенты жалуются на внезапные ночные пробуждения с колотящимся сердцем, тошнотой, спазмами в животе. Это все – симптомы довербальной травмы, когда мы были слишком малы и безъязыки, чтобы сообщить хоть кому-то взрослому, что нас напугало. В большинстве случаев это и был Заботящийся Взрослый: мама, папа.

Собственно, главная наша проблема сейчас в том, что источником угрозы для жизни становятся те, кто обязаны нас защищать.

Если у вас был такой опыт, скорее всего, «просто поговорить» не поможет, нужны другие способы терапии.