Дочь-семиклассница пришла из школы страшно взбудораженная. У нас такое состояние называется «запретите им»: кто-то чем-то сильно возмущен, но нет возможности повлиять на происходящее.
«Где горит?» – интересуемся мы. «Так нельзя! Она что, не понимает? Что это за виктимблэйминг?!» - бушует дочь. – «Она что, не понимает, что нельзя оправдывать насильника?».
Я начинаю сильно беспокоиться. Неужели подростку пришлось столкнуться с чем-то ужасным и травматичным? Но накал ее гнева уже спадает, она глубоко вздыхает и начинает рассказывать.
7 класс, урок литературы. Изучают «Песнь о купце Калашникове». Причем, как это почему-то повелось в большинстве школ, вместо литературоведения (поэтика, художественно-выразительные средства, стилистика) учитель занимается доморощенным психоанализом: обсуждаются мотивы поступков героев, «что имел в виду автор», что могло бы быть, если бы герой не вышел из дома и вообще… Дети включаются слабо, проблемы Средневековья их не очень возбуждают.
И вдруг! Задается очень странный вопрос: «Что неправильного было в поведении Алёны Дмитриевны, что повлекло за собой смерть ее благородного мужа?». Тут, как рассказывает наша дочь, все встрепенулись и навострили уши. Но пока молчат, ждут, куда подует ветер. Потому что ответ очевиден: ничего. Учительница, не видя «учебной активности», начинает подталкивать в нужную ей сторону: завлекала и соблазняла Кирибеевича? Тут грамотный народ уже сильно заволновался, кричат с мест, мол, наоборот, она ж из церкви шла, фатой узорчатой закрывалась, отворачивалась, домой спешила, к малым деточкам. По форме одетая, не в мини в обтяжку.
А вот и нет! Не угадали, с некоторым торжеством вещает учительница. Она виновата тем, что ПОНРАВИЛАСЬ Кирибеевичу. Дальше последовала проникновенная лекция о том, что девочки, которые вызывающе одеваются, красятся и распускаются, должны быть готовы, что на них нападут или, как минимум, обратят нежелательное внимание. В общем, скромнее надо быть и целомудреннее.
Дальше сошла лавина девичьего гнева: и про виктимблэйминг (обвинение жертвы в совершенном над ней насилии) было громко заявлено, и про то, что мы не несем ответственности за поступки и намерения других людей, и про то, что закон один для всех… Учительница даже растерялась слегка. Но потом остановила «вакханалию» и жестко постановила: девушка должна думать о собственной безопасности и не провоцировать. Точка. Поэтому завтра чтобы все пришли умытыми и с убранными волосами. И ногти состричь. И вообще – у нас в школе есть дресс-код, будьте добры соблюдать. И как-то все свелось к дисциплине.
«Как ты выражаешься?»
Любое наше действие, будь то движение, речь, определенная одежда, написанный текст или нарисованная картина – суть послание окружающему миру. (Конечно, если все эти действия вы производите открыто, а не запершись в комнате, прячась и скрываясь). «Я так самовыражаюсь!» - заявляет подросток, выкрасив волосы в сложный радужный цвет. «Я художник, я так вижу», - стало мемом и даже уже не смешно. «Твое мнение здесь никого не интересует, вырастешь – будешь разговаривать», - осаживает ученика на педсовете властная и склонная к тирании завуч. Хотя парень всего лишь позволил себе написать в сочинении, что, на его взгляд, в конфликте между Лаевским и фон Кореном «оба хуже».
Потребность выражать себя – одна из базовых, чуть ли не основной показатель, что человек решил «биологические» задачи, и жизнь его представляет из себя не только борьбу за физическое выживание. И отсутствие возможности проявлять себя во внешнем мире воспринимается как одно из самых тяжких ограничений. Не случайно все диктатуры первым делом начинают бороться со свободой слова, свободой творчески осмысливать и обсуждать с другими людьми вопросы бытия, а не только «женщина, где картошку брали». И, наоборот, все демократии основой основ своих полагают право говорить и быть услушанным.
Для подростка, кроме всего, желание как-то заявить внешнему миру о собственном мире внутреннем – главное возрастная задача. Мы и узнаем-то о том, что «началось», по тому, что внезапно деточка отказывается смотреть с нами старую добрую «Кавказскую пленницу» (а в прошлый раз хохотал до визга и дрыгал ногами), или есть на завтрак бутерброды (а до этого прекрасно 12 или 13 лет уписывал за обе щеки), или надевать именно эту куртку, хотя весной она была вполне годная. Его образ себя изменился – внутри – а мир-то об этом не оповестили! До этого ужасного момента он был мамин-папин ребенок, и все его представления о себе исходили по большей части от нас: мы называем и описываем его, как умного или тугодума, внушаем девочке, что она красавица, вся в маму, обозначаем его сильные и слабые стороны хотя бы тем, что водим в определенный кружок или школу.
Но в один день все меняется. Он просыпается с ужасным прозрением, что родители ему врали, он совсем не умник и не красавец, внутри что-то бродит, смутное и пугающее, он точно знает, что все вчерашнее ему претит и обрыдло.
(Узнаете основные мотивы русской литературы? Да-да, весь Лермонтов об этом, ранний Пушкин тоже, романтизм, мятущаяся душа, непонятая и непринятая никем. Кому-то посчастливилось выжить и вырасти, кому-то нет).
Внутри начинается мощная работа по созданию своих собственных представлений буквально обо всем. Как будто он – первый человек на планете, который осознал себя и озаботился вопросом «Кто я? Какой я?». Кроме того, есть смутное подозрение, что не все новые открытия вызовут восторг у старших.
Вот тут и начинается конфликт.
Битва титанов
Примерно с той же силой, с которой подростки стараются все изменить, перевернуть и опровергнуть, представители старшего поколения пытаются удержать этот мир неизменным. Борьба между развитием и гомеостазом является центральным конфликтом всех живых организмов, включая ваш собственный, уважаемый читатель: прямо в эту секунду часть ваших клеток умирает, а на смену им приходят другие, новые. Молодняк в львином прайде вопит «Там, за рекой, трава гуще и антилоп больше!», величавые старшины лениво отмахиваются «А нам и здесь неплохо». Развитие или стагнация в любой системе определяется именно этим балансом: условный молодняк хочет осваивать новые горизонты, условный совет старейшин старается не допустить, чтобы судно перевернулось от слишком быстрого и резкого маневра. Многочисленней и активней молодежь – компания может совершить вертикальный взлет, а потом лопнуть, не выдержав давления в разреженной атмосфере. Больше «старослужащих» - компания медленно угасает, новые проекты не возникают, стоячее болото засасывает.
Теперь вернемся к нашей ситуации, описанной выше. Во все времена большинство учителей составляли люди зрелого или пожилого возраста: даже на биологическом уровне в нас прошита готовность слушать, слушаться и подчиняться Старцу. Молодой учитель мыслится в этом контексте скорее, как старший товарищ по играм. А вот крупный седовласый мужчина вызывает уважение и привлекает почтительное внимание практически без усилий.
Жаль, что опция «слушаем и внимаем пожилой женщине» в эволюционных сценариях не прописана. А в школах у нас сейчас работают в основном женщины, в основном старшие. И они, в большинстве своем, отчаянно пытаются удержать корабль образования хотя бы на плаву. Желательно, на прежнем курсе. Опять же, сплошная биология, ничего личного: мы выучили уже несколько поколений детей по этой программе и этими методами, они живы-здоровы, значит, этот способ годный. Примерно, как ваша бабушка норовит накормить детку вкусной манной кашей, игнорируя все ваши указания, потому что «троих детей так вырастила – и посмотри, какие справные получились». Это их основное предназначение, миссия, если хотите: передавать и сохранять традиции.
PPпрезентации, айпады, интерактивные уроки, так же, как свобода самовыражения и уважение к личности ученика, в список традиций не входит.
У этой прекрасной, без сомнения, женщины, учительницы литературы в седьмом классе, есть колоссальный опыт выживания в крайне опасном, антигуманном, зачастую жестоком патриархальном мире. Она много может порассказать о легкомысленных девушках, которые позволили себе выразить свою сексуальность через одежду и макияж – и попали в беду. О своих бывших ученицах, которые подавали такие надежды, и чья судьба оказалась сломана однажды сделанным неверным выбором.
А еще она завидует.
Да кто бы не завидовал? Вы видели этих девиц? Я тут как-то наблюдала девушку лет 15, бегущую на занятия. Кроме как «кобылица молодая, очью бешено сверкая, змеем голову свила и пустилась, как стрела» и сказать-то нечего. И вот это вот, «в мелки кольца завитой, хвост струится золотой, и алмазные копыты крупным жемчугом обиты». У нее еще на ногах были такие сверкающие разными цветами колесики, оттолкнулась ногой – и лети.
А тут ты. Все болит, спина болит, суставы болят, устала, сил нет, в одной руке тяжеленная сумка с учебными материалами, в другой – с продуктами. И завтра будет такой же беспросветный день, и послезавтра тоже. Впереди копеечная пенсия, пустота и тоска. И сказать об этом – выразить себя! – тоже никак нельзя, все твое воспитание встает стеной: «Не ной, не жалуйся, покажешь слабину – сожрут».
Вот и получается, что единственное пространство, где она может проявить свою зависть, разочарование, душевную боль, тревогу – урок. Но сказать прямо: «Девочки, мир сложен и довольно жесток, берегите себя, не форсите слишком уж сильно, ходите с оглядкой» - она не может. Не приучена к прямым коммуникациям. А девочки как раз приучены, они и на тренинги всякие ходят, и в лагеря самоопределения ездят, читают много и разного. Они тоже жестоки, легкой белозубой жестокостью молодого организма по отношению к старому. Что тоже удручает и разъединяет поколения.
Как говорить, чтобы учителя слушали, и слушать, чтобы дети говорили?
Так что же делать нам, родителям, когда ребенок начинает взахлеб рассказывать о конфликте в школе?
Прежде всего – внимательно выслушать. Постараться понять, что на самом деле произошло. Прислушаться к своим чувствам. Вы чувствуете страх? Или возмущение и гнев? Или отвращение? Расспросите ребенка, а что чувствует он. Если страх или отвращение – дело плохо, надо идти в школу разбираться, нет ли там травли или насилия, не угрожает ли ему что-то серьезное. Выгоревшие учителя могут использовать и класс, и отдельных детей для отыгрывания своих жестоких, садистических импульсов, или для реализации властных побуждений.
Если основное чувство – возмущение и гнев, можно быть уверенным: речь идет о конфликте поколений. Можно сходить, поговорить с учительницей, чтобы убедиться, что ничего страшного не случилось, педагог понимает, что все эти наскоки – просто проверка границ и выстраивание новых отношений. Важно, чтобы и подросток, и учитель почувствовали себя услышанными и правильно понятыми. Тогда можно будет начать тренировать у детей навык грамотного ведения дискуссии, переговоров, учить их выражать себя экологично и без разрушения чужих песочных замков.
Я, кстати, хожу в школу довольно регулярно. И знаете, что? Час-полтора сижу и выслушиваю – нет, не про дочь. «Я понимаю, вы психолог, у вас и дети другие» - мне это с детского сада говорят. Я сижу и слушаю про жизнь этой конкретной женщины, учительницы. Да, это не входит ни в мои профессиональные, ни общественные обязанности. Но честное слово: после 50 минут «активного слушания» мне обычно удается донести свою мысль, пусть даже она поначалу выглядит совсем дикой.
В прошлом году мне удалось «отжать» работу над ошибками и некоторые домашние задания. Планирую договориться, чтобы в 8 классе уроки начинались не в 8.30, а в 9.30 для старших классов. Сплошная биология.
