В ясельную группу пятидневки пришли две девочки примерно одного возраста, год и восемь, год и десять. Светочка и Анечка.
Светочкина мама ушла, оставив ее отцу, когда малышке было полтора года. Лето она провела на даче с бабушкой, а с сентября пошла в ясли: отец работал, бабушка жила слишком далеко. Конечно, никто и не подумал объяснять ребенку, куда ее привели, зачем, когда заберут. «Она все равно не поймет». Девочка сначала радостно кинулась к новым игрушкам, а когда оглянулась к дверям, там уже никого не было. Она плакала, засыпала, сосала палец, отказывалась от еды, требовала еду, ее наказывали, иногда даже шлепали описанными колготками, но в целом садик был неплохой, воспитательница добрая, нянечки в меру строгими…
Родители Анечки с грохотом разводились все лето, страстно и драматично делили дочь и квартиру, привлекая милицию, родню, соседей. Обвиняли друг друга в неверности и безумии, устраивали бурные сцены на лестничной клетке, рвали рыдающую Аню из рук, грозили самоубиться и убить.
Аня не интересовалась игрушками, ни с кем не разговаривала, не ела, только тихонько выщипывала мякиш из куска хлеба. Сидела, уставившись в стену, не отвечала на вопросы. Нянечка пыталась ее растормошить, потом решила, что девочка «умотсталая» и оставила ее в покое. Иногда Аня молча шла в спальню, очень туго заворачивалась в одеяло, закусывала угол пододеяльника и так засыпала.
Светочку забирала в пятницу вечером, самой последней. Иногда отец не успевал приехать с работы, тогда присылали соседку или ее сына-старшеклассника. Мать приходила дважды, незнакомая, в чужой одежде, остриженная почти наголо, говорила непонятные вещи, хватала на руки, потом отталкивала, начинала плакать. Приводила в чужую незнакомую квартиру, там не было Светочкиных вещей, даже кровати, мать укладывала ее вместе с собой, сильно и больно прижимала. Двухлетняя Светочка трогала ее спящее лицо, нюхала голову и грудь, пытаясь вспомнить, кто это. В понедельник она возвращалась в ясли, к своему шкафчику с сине-красным мячиком на дверце, своей кроватке в третьем ряду у стены, своему месту за столом. Ела вкусную кашу, послушно шла гулять. Стояла в паре с Данилкой, иногда с Петей.
Светочка была совсем крошечная, меньше других детей, светлоглазая блондинка, она льнула к воспитательницам, хорошо говорила, быстро запоминала стихи. Ее часто брали на руки, нянечка Нина Петровна позволяла сопровождать на кухню за едой, ставила рядом с собой на стул, когда мыла посуду. По сравнению с шумными и неуправляемыми мальчишками она выглядела и вела себя сущим ангелом, хоть и писалась по ночам. Ее любили.
Анютины родные были абсолютно непредсказуемы: мама могла прийти перед дневным сном в среду, потому что у нее закончилась работа, папа приходил в пятницу после работы, забирал к бабушке на выходные. Иногда вместо папы в дверях появлялся «другой папа», новый мамин муж. Иногда – другая бабушка, которой раньше не было, мамина мама. Однажды никто не пришел, Анюта дотемна простояла с воспитательницей на площадке, они вместе сходили куда-то позвонить и поехали на трамвае домой к ТамареВасильне. Там был добрый кот и старенькая бабушка – мама воспитательницы.
В тот раз и обнаружилось, что Аня прекрасно разговаривает. Длинными предложениями.
Смирение – это то, чем завершается проживание горя утраты. Сначала мы в шоке, потом в ярости, потом в тоске. Если времени достаточно, обстановка безопасная, ситуация не меняется слишком уж кардинально, мы приходим к принятию и смирению: того, что было дорого, больше нет, придется как-то приспособиться и жить дальше. Если рядом есть доброжелательный взрослый, который в состоянии просто побыть рядом, молча обнять, принести чашку теплой водички – вообще отлично: я не один, обо мне заботятся, можно оплакивать свою потерю столько, сколько нужно.
Тихая девочка Светочка замерла на стадии депрессии: все безнадежно, от меня ничего не зависит, я полностью бессильна что-то изменить. Отчаяние. Остается только найти себе подходящий объект и привязаться к нему, быть послушной и полезной, чтобы не выгнали, не набросились с кулаками, не начали орать. Она выросла очень умной, одаренной женщиной, склонной к созависимым отношениям: нашла себе хорошую приемную семью в первом, потом во втором браке, привязываясь не столько к мужчине, сколько к его матери. После многих лет терапии она начала говорить «нет, спасибо, я не хочу» сначала извиняющимся тоном, а потом и более уверенно.
Яростно молчащая девочка Аня застряла в гневе: если бы в ее жизни была хотя какая-то предсказуемость, хоть какой-то намек на порядок, хотя бы внешнее оформление! Если бы ее забирали по пятницам, как Светочку! Приводили бы в один и тот же дом! Называли одним и тем же именем! Но нет: у отца она была Нюшей, у мамы – Анечкой, в саду – Анютой. К тому же, за первые четыре года она сменила пять мест жительства. Она молча свирепо дралась, молча прожигала глазами взрослых, которые имели глупость читать ей нотации. Не плакала вообще никогда, с тех пор как отчим объяснил ей, что слезами горю не поможешь. Ну, не поможешь, так не поможешь. Будем бороться и не сдаваться.
Вот только организм подводит: ломается и болит. Предатель.
Ей не хватило времени и пространства, а более всего – подставленных ладоней и места у сердца, чтобы перейти от протеста к принятию. Как только она приближалась к осознанию, что ее жизнь изменилась необратимо, начинала озираться в поисках «достаточно хорошей мамы», заводила дружбу или просто обживала тот уголок Вселенной, где ей пришлось заночевать, туда врывался неумолимый хаос, и процесс запускался заново.
Аня стала врачом-реаниматологом, ее очень ценят коллеги, много друзей, пациенты, которых она спасла, продолжают слать ей поздравления с днем рождения и 8 марта. Она откачивает безнадежных и вытаскивает с того света. Она никогда не сдается.
