Героическая женщина

«Ты героическая женщина!» - хвалит меня папа, когда я делаю что-то из списка «заслуживающая одобрения деятельность» и результат слегка превосходит ожидания.

«Ты мой герой!» - пишет подруга, которой я помогла пробиться через бюрократические препоны.

«Мать-героиня» - государство благодарно вам за рождение десятка новых налогоплательщиков.

А что же мы сами? Хотим ли мы быть героями? А почему?

Кто такой герой?

По определению, Герой – это тот, кто пренебрегает собой, совершая какие-то экстраординарные поступки ради других людей или идеи. От «просто» Воина он отличается тем, что гибнет в финале, по крайней мере, в классическом эпосе это обязательное условие. Если чувак просто воевал, а потом целый-невредимый вернулся домой, то он не фига не герой, а просто удачливый солдат. Правда, финал может быть слегка растянут во времени, то есть, первые полтора десятка подвигов (обычно дюжину) совершает и возвращается за следующими заданиями, но в конце обязательно должен погибнуть со славой. Мировая литература знает только одного пожилого героя – это Коэн-варвар у Терри Пратчетта, известного перелицовщика незыблемых шаблонов.
После совершения очередного подвига Герою надлежит вернуться к родным стойбищам, где его ждут в тревоге и молитвах те, ради кого, собственно, все это и вершилось: племя. Старики, женщины, дети, возлюбленная и коварный Король, который отправляет в очередную переделку. Мирная жизнь не для него, отлежавшись и восстановив силы, залечив раны, герой начинает тосковать и маяться (см. цикл мультфильмов про трех богатырей). Он больше ничего не умеет, только самоотверженно биться – с врагом ли, со стихией, со злым роком. Терпит боль, превозмогает страх, не позволяет себе отчаянье и панику. Он живет ради этих мгновений триумфа, когда время замедляется, в божественном сиянии остается только он и его враг на крошечном пространстве смертельной схватки. Ничего более важного не существует для него, только победа над неким Злом.
В этой битве Герой имеет право выложиться до конца, до последней капли крови, как пелось в наших пионерских песнях, ведь ему не придется возвращаться своим ходом, его принесут домой: со щитом или на щите, укрытым флагом или вознесенным к небу на плечах соратников.
  (У Хольма ван Зайчика отлично описано, как Богдан Оуянцев-Сю возвращается после суточной погони за святотатцами: «Уже через полчаса он, накормленный, умытый и целомудренно, нетребовательно зацелованный, лежал на своем ложе в сладкой полудреме…». Хорошо, когда жён несколько!).
Что ему точно не придется делать, это готовить ужин, проверять уроки и загонять мелких засранцев чистить зубы перед сном.

«Яжемать»

Одно из главных условий контракта между героем и сообществом – наличие прочного тыла. Герой не может стойко биться с драконом, если у него не будет возможности потом отлежаться, залечить раны, восстановить силы. Все это понимают, обычно в договоре подробно прописано, что получит отважный боец по возвращению: принцессу, золотое руно, десять мешков денег, полцарства…
Что получат труженики тыла? Безопасность, возможность принадлежать к народу-победителю, в предельном случае – саму жизнь. Ради этого можно глаз не смыкать, рук не покладать, ходить несколько лет в худой рванине, но обеспечивать тем, кто на фронте, теплые валенки и мягкие носки.
Одно из важных отличий Героя от Просто сильного человека – потребность в подвиге. Если подходящего Дракона в обозримом пространстве не наблюдается, Герой вполне может соорудить его из природных материалов, а потом доблестно сражаться.
Например. Можно взять такси и доехать от станции до дачи быстро и комфортно. А можно взять на плечи рюкзак, в каждую руку по сумке (7кг продуктов), и идти пешком эти несколько километров, по дороге ещё собирая грибы-ягоды, а если повезет,  ещё и чугунную ванну притащить на спине, ибо не пропадать же добру. Свалиться с гипертоническим кризом, но зато чувствовать себя героем. И требовать ухода, почета и уважухи.
Упс.
Кажется, я случайно открыла некоторый секрет многих мам и бабушек, которые совершают все эти странные и абсолютно бессмысленные телодвижения, безумно раздражающие детей (и мужей) любого возраста. Уфиндилить на другой конец города за какой-нибудь неведомой фигнёй, чтобы потом три дня лежать и стонать. Или не лежать и не стонать, а молча и мужественно завалиться без сознания, чтобы кто-нибудь случайно нашёл. А врача мы вызывать не будем и таблетки тоже, потому что это не по-геройски.

«Держись!»

Лет примерно двадцать назад я стояла у морга, обнимая свою подругу: за четыре месяца ей пришлось похоронить обоих родителей. К нам подходили многочисленные коллеги и ученики ее отца, каждый неловко похлопывал ее по плечу и куда-то в район макушки говорил: «Ну, ты это, держись!». И уходил, давая место следующему.
От каждого следующего «держись» она как будто оседала немного. Как будто каждый призыв быть молодцом, не сдаваться, оставаться сильной ложился на ее плечи очередным мешком цемента. В катафалке мы были вдвоем. Втроем, считая гроб. «Не держись», - сказала я, и слезы наконец полились.
За прошедшую страшную неделю я раз сто, наверное, повторила эта нехитрое заклинание.
Не держись, поплачь, не беги никуда, не решай проблемы, не пытайся все исправить.
«Я не могу», - говорят мне взрослые женщины, мои ровесницы, пережившие уже несколько войн, катастроф, разрушений всего. – «Я не могу, я потом не соберусь». То же самое говорится в терапии, когда я вижу накатывающие слезы в глазах пациентов, которые они изо всех сил сдерживают. «Мне кажется, что, если я начну плакать, я никогда не остановлюсь».
Я помню это чувство. Количество горя внутри ощущалось, как абсолютно необоримое, затапливающее, заполняющее весь небосвод и землю тоже. И самое ужасное, что его совершенно некому предъявить, весь всем вокруг очень плохо тоже.
Вы знаете, почему наша страна так и не смогла переработать травму Великой войны? Нам было запрещено горевать. Вот прямо на законодательном уровне, под страхом казни. Нельзя было говорить о потерях, выть, разрывать на себе одежду, рвать волосы. Только строгое, скорбное лицо, только молча запирать в себе, каменеть, вывозить, закрываться. Не проклинать, не предъявлять тирану или небу свои потери. Потому что тиран категорически не согласен признавать свой вклад, только в Великую Победу, но никак не в великие жертвы.
Мы внуки тех женщин. Мы не знаем, какое облегчение приносят слезы, у нас нет опыта проживания бессильного горя. Самое главное: мы не подозреваем, что, оплакав ужасные потери, можно жить дальше. Нам все время кажется, что другим – хуже, и поэтому мы не должны никого обременять.
По сравнению с испытаниями и трагедиями ТОЙ войны, наши будничные потери («ну подумаешь, муж ушел! Не умерла ведь? Ну, с работы выгнали, потому что начальнику не дала – но ведь не убили? В лагерь не посадили? Значит, переживешь») казались мелкими и неважными.
Сейчас нам опять предлагают быть героями. Стиснуть зубы, игнорировать реальность, делать вид, что справляемся. Как будто к каждой из нас подошел не очень трезвый, не очень умный, равнодушный и чужой человек, мимоходом похлопал по плечу и сказал в район макушки: «Держись!».
Вот не надо. Оплаканное, выраженное, высказанное горе освобождает внутри пространство для осознанания, для мышления, для  каких-то планомерных действий. А когда мы пытаемся не замечать или, наоборот, полностью отдаваться сырым эмоциям, мы захвачены ими и практически не можем думать.
Собственно, это наша основная задача сегодня: прожить эмоции и начать думать.
А не совершать подвиги во имя непонятно чего.
И возвращаясь к началу: Герой становится героем, чтобы не сталкиваться с переживанием беспомощности и бессилия. Потому что, на самом деле, только очень сильные (и очень взрослые) люди могут себе позволить это ощутить и не сбежать. Мальчиков так вообще специально этому учат: стало тебе страшно - напади на кого-то более сильного и большого. Вытесни страх, превозмоги его. И это отличный сценарий для поля боя. 
Но когда враг - это бездушная стихия, или Рок, или те, кого не достать, что остается нам? 
Горевать, смиряться, принимать судьбу. И продолжать прясть свою пряжу. 
Мне сейчас сразу стали очень понятны все эти каменные послевоенные старухи, с их поджатыми губами и застывшими лицами. Мне в детстве казалось, что они как будто несут на голове ведро с водой, боятся расплескать. А это они горе свое удерживали, чтобы не хлынуло через край.
А близки - мои веселые бабульки, которые как раз умели и громко проклинать (слава богу, идиш мало кто знал), и обнимать детей, и переживать беду. 
С праздником, девочки!