Москва, 15 августа, 1996г.
«Комиссар, просто нам изначально дан выбор —
История или любовь
И ее тело поет под твоими руками
И нет больше страха
И вы вечны, пока это так».
Аквариум
- Хочешь, поедем ко мне, послушаем музыку, есть потрясающий новый альбом Гайдна. Флейта с оркестром. Руками трогать не буду, честное слово!Агата колеблется. Она была однажды у него дома, давно, еще в детстве, когда Илья вел у них курс джазовой импровизации. Они поехали к нему после занятий, все пятеро, она запомнила только, что там была худая и какая-то нерадостная молодая женщина и двое детей, младший очень смешной: кучерявый, как мультяшка, с херувимским изогнутым ротиком, в ужасных голубых колготках. Он сразу вскарабкался отцу на шею, и все дальнейшие свои перемещения и распоряжения Илья совершал, придерживая сына то одной, то другой рукой за спинку. Малыш сидел на плечах и принимал живейшее участие: дирижировал, дублировал замечания («тифе! Сийожа, тебя не слыфно!»), а когда устал – сложил потешно ручки у отца на голове, пристроил острый подбородок сверху и только таращил голубые глаза. Почти что ангелок из Сикстинской мадонны, только без толстеньких щечек.
Ему, наверное, уже лет десять. Или даже одиннадцать.
Агата выныривает из запахов и звуков того дня и обнаруживает перед собой терпеливо ожидающего ответа Илью. Троллейбус ощутимо встряхивает, она валится прямо Илье на грудь и отскакивает, испугавшись этого незапланированного контакта. Илья усмехается, заметив, каким ярким румянцем мгновенно залилось ее лицо. Давным-давно он и выцепил-то ее из толпы беспокойных и очень шумных балбесов-школьников вот по этому румянцу, вспыхнувшему на какую-то бестактную реплику; она еще продиралась отчаянно к двери, как будто мечом прорубала себе выход из гибнущей крепости. Стойкий оловянный солдатик, вот и губы сейчас сжала решительно, и побледнела. Простой вопрос, а она так думает, как будто от этого зависит вся ее будущая жизнь.
Илья с удивлением понимает, что Агата на полном серьезе борется с какими-то демонами внутри себя, все ее метания и сомнения так ясно видны на лице, что он мог бы отвечать на каждый незаданный вопрос.
«А правильно ли это – ехать домой к постороннему мужчине?» - бог с тобой, Агата, мы знакомы большую часть твоей жизни, я знаю тебя, как облупленную, все твои романы, проблемы, несчастья происходили у меня на глазах, хотя ты не всегда об этом знала.
«А что я скажу бабушке? Я же обещала, что приеду к ней ночевать» - детка, тебе который годик? Ты все еще отчитываешься в каждом своем движении? Позвонишь и скажешь, что переночуешь у друзей. Твоя бабушка, если я правильно ее помню, более чем свободных взглядов женщина.
«А что на самом деле мы там будем делать?» - о, вот это правильная постановка проблемы. Ты почти уже все поняла, вот и зажмурилась на секунду, и дух перевела. Да, именно это и будем. Но об этом поговорим позже, когда ты хоть немного расслабишься.
Илья очень тихо гладит сжавшуюся Агату по плечу и выкладывает свой главный козырь:
- Ты вообще когда последний раз ела что-нибудь? У меня дома обед готов.
Подсёк, можно тащить. Как вовремя он вспомнил, что она всегда голодная, как последняя вокзальная попрошайка. Илье, выросшему в «порядочном еврейском доме», на руках у двух бабушек, чувство голода было незнакомо в принципе, поэтому, столкнувшись с необходимостью подкармливать солистку группы хоть куском хлеба, хоть завалящей карамелькой, иначе она просто молча зеленела и отключалась, он поначалу был в недоумении, потом в ярости, потом смирился.
Агата молчит и думает. Сначала вроде обрадовалась, кивнула, ага, а потом опять что-то вспомнила. Уставилась куда-то ему за плечо, «отключила все каналы связи», хочется тряхнуть ее за плечо, потребовать, чтобы вернулась. К нему вернулась, он же задал вопрос! Потихоньку Илья начинает заводиться, он не привык, чтобы барышни долго думали над его предложениями послушать музыку. Обычно барышни все сами понимают и даже начинают намекать, мол, нет ли новых интересных пластиночек. А эта стоит, глазищами своими уперлась, полное впечатление, что у нее сеанс телепатического контакта с потусторонним миром. Алё, Смольный! Есть кто живой?
Илья не выдерживает и щелкает пальцами ей перед носом, как делал когда-то на репетициях, когда Агата слишком уж погружалась в свои глубины и не вступала вовремя. Она выводит его из себя, эта девчонка, но поделать он ничего с этим не может. Не он ее подцепил, а она его крепко держит, не дает сорваться.
- Ох, извини, - немедленно спохватывается Агата, щелчок мгновенно возвращает ее в состояние нерадивой ученицы на уроке, да еще и вся группа на нее смотрит, - я просто думаю, как я бабушке это объясню. Я же обещала к ней заехать… А что за музыка у тебя?
Илья уже с трудом сдерживается, чтобы не залепить грубо «ты дура что ли? Какая к черту музыка? Не понимаешь, куда и зачем я тебя приглашаю?», но сдерживается, нельзя ее пугать, с нее станется выйти прямо через закрытую дверь. Блин, вот ведь напасть какая! Он ничего не может с собой поделать, ему хочется трогать ее, проверять, действительно ли ее сердце колотится так бешено, как ему кажется, гладить пальцем закрытые нежные веки. Если бы он мог, он придавил бы ее к грязной двери троллейбуса и держал, как птичку в руке.
Агата, такая странная, дикая, чутко откликавшаяся на любое изменение тона, не сводившая с него глаз во время репетиций, с ее довольно едким чувством юмора, не подозревающая о своей привлекательности – оказывается, он скучал по ней те несколько лет, что они не виделись. Оказывается, он злился на то, что она вышла замуж за этого дуралея Костика, и поэтому не звонил и не соглашался встретиться. И почти уже забыл ее, и вдруг эта встреча нос к носу на остановке троллейбуса.
Он как-то спросил у своей кузины Зинки, не слыхала ли она чего, как там дела у ребят. Очень старался, чтобы прозвучало незаинтересованно, подумаешь, учитель осведомляется о своих бывших учениках, с которыми утеряна связь. Только Зинку на мякине не проведешь, или это он не выдержал нужный тон, усмехнулась и говорит, что, рыженькая взяла тебя за сердце? Илья, конечно, возмущенно отнекивался, боже, о чем это вы, уважаемая ЗинПална, как такое возможно, она же ученица, вы просто испорченная женщина, если думаете такое! На что Зинка вздохнула, потрепала его по голове, как маленького, сказала, что у Агаты все плохо, она одна с малышом, но «ты же ее знаешь, она боец и не жалуется».
- Отличный концерт, тебе понравится. И джаза нового много. Ты играешь сама или все бросила?
- Играю, почти каждый день, но нового ничего нет.
И вдруг, как будто переборов себя, все же позволяет себе уцепиться за его рукав:
- Я ужасно скучаю по нашим занятиям, Илья! Мне совершенно не с кем петь…
А я-то как скучаю, думает Илья. Мне петь после вас вообще стало не с кем, разве что в ванной.
Оба погружаются в воспоминания о «славных былых временах», перебирают любимые имена и темы, Илья в очередной раз поражается той живости, с которой сменяют друг друга эмоции на бледном лице Агаты. Вот только что она вся светилась, рассказывая, как ее трехлетний сынок бодро выстукивает ритм на всем, что под руку попадется, и тут же каменеет, темнеет лицом и глазами, упомянув о бывшем муже. Но через секунду снова чирикает что-то о каких-то других ребятах, которые поженились и скоро должны родить. Илья перестает следить за текстом, просто смотрит на нее, стараясь угадать, предвкушая, подстраиваясь под ее темп. То, что с ней придется повозиться, прежде чем удастся ее расколдовать, уже понятно.
Он уже свободно держит ее за талию, как-то само получилось, основная толпа выходила у метро, им пришлось потесниться, чтобы пропустить, и теперь они оба глядят в окно, Агата привыкает к новому, совершенно забытому ощущению тепла и защищенности, когда твоя спина прикрыта кем-то сильным и надежным. Она перестала болтать, устала и хочет уже в какой-нибудь дом, чтобы поесть и поспать в тишине. Дорога всегда сильно утомляет ее, особенно когда душно и много народа.
Сзади них по проходу пробирается какой-то сильно нетрезвый человек, наваливается на тетку по другую сторону, она отталкивает его с грубым «отвали, козел!», и Илья вдруг чувствует, как Агата мгновенно превращается в натянутую струну, в пружину, готовую в отпору. Пьяный мужик, раскачиваясь, проталкивается к выходу, но Агата все еще не объявила отбой воздушной тревоги, ее острый локоть упирается Илье под ребра.
- Тише, детка, тише, все хорошо, - он прижимает ее к себе еще крепче, слегка целует в висок, еще немного – и начнет дуть на лоб, как делал это детям, когда им снился страшный сон.
Агата немного расслабляется, смотрит виновато: прости, я просто пьяных боюсь до обморока. Какая удача, миледи! - важничает Илья. - А тут как раз я, сильный и отважный, всегда готов вас спасти! - Он улыбается своим мыслям, и Агата в ответ фыркает и, наконец, начинает смеяться.
Ну вот, слава богу, появилась та любимая девочка: насмешливая, всегда готовая поддержать любую хохму, никому не уступающая в спорах. Такое впечатление, что ей в детстве не объяснили главное правило девочек: «молчи, за умную сойдешь». И что мужчины ценят в женщинах покорность и уступчивость. Она никогда не строила никому глазки, не жеманничала, не изображала милую слабую овечку-блондинку. Только вперед, быстрое фехтование, молниеносные выпады точных аргументов, никакой пощады «уступи ему, он же маленький». Нет, связался со мной – отвечай, или не надо было лезть, сам виноват. На физре всегда играла в нападении, ее было не остановить.
Старшие девчонки ее не любили и более-менее постоянно немного подтравливали (только когда Илья не слышал, он категорически запрещал любые «неуставные отношения», одну такую задиру выставил все же, хотя она классно играла и была красотка), мальчишки всегда дружили, но без намеков на романтизм. Романтизм к ней не прилипал, ссыпался, как сахарная пудра с пирожного. Пашка Шорох как-то попытался объясниться, запутался, смешался, совсем уж потеряно клюнул в щеку, типа, поцеловал. Хотя Агата никогда не высмеивала парней с «настоящими» чувствами, наоборот, слушала внимательно и даже, можно сказать, участливо. Похоже, как раз это участливое внимание и повергало ухажеров в ступор. Трудно выговаривать полагающиеся случаю комплименты и приглашения, когда на тебя пристально смотрят серые глаза без даже намека на кокетство. Девчонке полагается смущенно хихикать и самой все догадывать, подставлять губы или щеку, брать за вспотевшую руку и подбадривать взопревшего героя.
Агата тогда дружески похлопала пунцового Пашку по плечу и очень просто сказала «я тоже тебя люблю, Паш!», так, что стало ему стало легко и спокойно. И он так же спокойно пошел объясняться с Ленкой Крыловой, которая (слава тебе господи!) вела себя как нормальная девочка, а не вот это все вот. Агату он какое-то время сторонился, а потом все стало, как раньше.
Троллейбус подкатывает к остановке, дергаясь и лязгая открывает двери, Илья легко соскакивает первым, подает Агате руку, и она благодарно опирается, и взглядывает вопросительно в лицо, и не отнимает руки, когда он галантно предлагает ей локоть «бубликом», продолжая шутливую игру в «деву в беде и отважного рыцаря». Так проще, понарошку, не называя никак то пугающее сближение, что началось больше десяти лет назад, возле кабинета физики.
Сутки спустя тот же дребезжащий и паралитически дергающийся троллейбус увозит задумчивую Агату обратно к вокзалу, оставив на прокаленной и пропыленной остановке ошеломленного Илью. То, что он именно ошеломлен, многоопытный и циничный тридцатишестилетний режиссер музыкального театра понял только что, когда погасло в толпе пассажиров золотое свечение Агатиных волос. После всех часов, проведенных с ней в постели, рядом с постелью, на диване, на подоконнике кухни, в душе, практически не разжимая рук, не переводя дыхания, не отрываясь. Он рехнулся, потерял себя, поплыл. Да, парень, ты, похоже, попал. А ведь предупреждала тебя Зина-кузина, не связывайся. Предупреждала? Зинка, она ведь всяко разно тебя видела, и жен твоих, и баб многих, и с разбитым сердцем в семнадцать лет, и в бешенстве после измен. Вот блин, засада!
Они вошли в темную прихожую, Агата слегка наморщила нос: душно и пыльно. Илья пока еще изображает радушного хозяина: извольте рюкзачок ваш приму, мадемуазель, не желаете ли присесть, пока чайник закипает, места общего пользования посетите, вот полотенчико чистое, умыться с дороги… Агата с благодарностью все приняла, поела, угнездилась в углу дивана и сидела там тихонько, пока Илья заводил обещанного Гайдна, говорил что-то про редкостную интерпретацию, приглашал оценить виртуозную игру Джанет Си…
А потом она зачем-то взяла и стянула через голову линялую тряпку, которую, по-видимому, считала одеждой. И все. От этого простого, очень естественного движения у Ильи произошло скоропостижное помутнение в мозгу, и дальше он помнил себя не вполне.
Агата оказалась совсем не такой, как он представлял. Вернее, нет, не так. Он никак ее не представлял, но это было потрясающе. Все его многочисленные барышни, коих перебывало немало на этом диване, или изо всех сил старались произвести впечатление, или требовали, чтобы он их поразил. И еще они непрерывно говорили. После них оставалось лёгкое послевкусие, что-то вроде раздражения пополам с разочарованием, хотя природу этого разочарования Илья определить не мог. Больше всего оно было похоже на разбалансировку в оркестре: вроде ноты все правильные берут, а музыка не получается.
Агата, судя по всему, вообще ничего не изображала и не ждала. Она была с ним – целиком, всем телом, отзываясь и ведя свою партию, точно так же, как много раз делала это на репетициях и выступлениях, отвечая на его посылы, задерживая дыхание, развивая тему сразу в нескольких регистрах. Она оказалась именно такой, как он помнил: прохладной, внимательной, отнюдь не романтичной. Илья вдруг почувствовал себя молодым и легким, оставил свой саркастичный насмешливый тон опытного ловеласа, начал рассказывать ей почему-то о своих детских поражениях. С чего его туда понесло?
А, вот с чего: Агата провела пальцем по почти уже незаметному шраму на сгибе локтя, поцеловала легко, устроилась поудобнее у него подмышкой и потребовала:
- Ну, давай, рассказывай!
- Что рассказывать? – не понял Илья, который еще не вполне вернулся с небес на землю.
- Откуда шрам, где тебя носило, с кем дрался… - сказано это было специальным тоном, которым, как подозревал Илья, разговаривают с детьми или котами, когда они возвращаются со двора, покрытые боевыми отметинами и очень грязные. Вроде как ругают, но слышно, что сдержанно гордятся. И он начал рассказывать, и все рассказывал и рассказывал, она ахала в нужных местах, переспрашивала, горестно сдвигала брови домиком… потом вздохнула уже совсем глубоко, повернулась на другой бок, обняла себя его рукой, и исчезла. Провалилась в сон, погасила ровный и теплый свет, все это время освещавший ее лицо изнутри, и Илья понял, что давно уже ночь.
Он встал, сходил в душ, убрался на кухне, покурил, и обнаружил себя снова возле спящей Агаты. Она спала, отвернувшись к стене, а он стоял возле своей постели, как последний дурак, чувствуя себя ужасно одиноким, вот странно, ведь вчера в это же время он был совершенно спокоен и удовлетворен своей жизнью, и никто ему не был нужен, а вот теперь стоит и пытается сообразить, как бы так ее разбудить, но чтобы не будить.
Он примостился рядом, попробовал закрыть глаза и типа как спать. Но Агата мягко повернулась к нему, обняла за шею, уткнулась теплыми губами – и все благонамеренные планы пошли лесом, прахом, к черту, кому нужны планы и вообще…
И вот теперь она уехала в троллейбусе на дачу к свекрови, чтобы забрать сына, или что там она собиралась делать, а он остался, мучительно пытаясь понять, что это такое с ним приключилось и как он умудрился так влипнуть. И что теперь делать с этой пустотой внутри, чем ее заполнить...
