О некоторых неочевидных причинах материнского гнева,

усталости, выгорания, а также о том, почему не работают "разговоры по Гиппенрейтер"

"Катерина, а напишите, пожалуйста, про тех мам, которым совсем невмочь сидеть с детьми. Я ненавижу играть, безумно устаю к концу дня. Хотя книжки все читала, про контеинирование знаю. Но не могу. Только тяжесть и раздражение".
Я давно хотела написать про этот феномен, да все как-то повода не было. А тут вопрос прилетел после текста о положительных побочках карантина, там, где я про малышей писала. Мамы, у которых внутреннее пространство заполнено чужим содержимым, поэтому контеинировать эмоции детей просто некуда.
Когда эта мама была маленьким ребенком, ее собственные родители в силу обстоятельств, личной незрелости, травмы или чего там еще не смогли выполнять эту важнейшую работу (контеинирование, принятие, переработка эмоций) и сделали девочку собственным "родителем". Та самая парентификация, о которой только ленивый сейчас не говорит.

Вместо того, чтобы знакомить ребенка с ЕГО внутренним миром, помогая проживать и осваивать сложные чувства, девочку (чаще - девочку, мальчикам как-то меньше достается) используют в качестве сосуда для СВОИХ сложных и слабо осознаваемых эмоций.

Еще очень часто старшую девочку делают "нянькой" для младших сиблингов, причем не форме "присмотри за малышом, пока я отбегу в туалет", а по полной программе: ты несешь полную ответственность за жизнь, здоровье и благополучие своих братьев и сестер, а если что-то пойдет не так - получишь нагоняй или физическое наказание". Рычагов воздействия при этом, как вы понимаете, не выдают никаких.

В результате девочка вырастает, до краев заполненная родительским содержимым: гневом, страхами, отчаянием. И совершенно не знакомая со своими эмоциями и потребностями.

До смешного (сквозь слезы) доходит: "Солнце, чем тебе помочь? Я вижу, ты совсем измочалена, давая я что-нибудь сделаю для тебя?" - "Нет, спасибо, я совершенно не представляю, чем ты мне сможешь помочь, это же мои дети, значит, я должна..."
Что должна? Выматываться до предела, чтобы потом иметь право на срыв?
Примерно 80% моих клиентов – молодые матери. Замотанные, истощенные, зачастую в депрессии. Не спящие годами. Те, кто умудряется еще и работать, и учиться, и хозяйство вести, и все в одно лицо, потому что «включенных» отцов катастрофически не хватает.
А запрос, с которым они приходят в терапию, чаще всего выглядит как «я очень злюсь на ребенка/совсем нет сил». Мы быстро обнаруживаем, что эти две вещи связаны просто неразрывно: после каждой вспышки гнева или ярости в адрес малыша мама чувствует себя полностью обесточенной и утопающей в стыде.
«Он такой маленький, слабый, а я ору на него, как огнедышащий дракон!» - и плачет. – «Я чувствую себя худшей матерью в природе». Про три источника материнской агрессии я подробно писала здесь. Но сейчас о немного другом факторе истощения: переполненном внутреннем контейнере, невозможности принять ребенка в свою психику. А ведь это и есть истинный смысл всех этих «разговоров по Гиппенрейтер»:

когда мы полностью открыты для эмоций малыша, сочувствуем ему, сопереживаем, он освобождается от затапливающих его аффектов и становится доступен для более-менее осмысленного взаимодействия.

И вот тут главный затык. Когда в процессе терапии мы погружаемся в психическое пространство молодой женщины, очень скоро обнаруживается, что там и места-то для ребенка нет, весь объем занят кем-то. Обычно это родители (то есть, бабушка/дедушка малыша).
В чем это проявляется?
На любой мой вопрос класса «А что вы думаете о…?» или «Как вам кажется, почему оно вот так?» клиентки начинают отвечать «Мама говорила…» или «Папа всегда считал…».
Стоп. Я же спрашиваю, а как у вас, причем тут папа? А потому что нет себя, что я считаю – неизвестно, меня никто никогда не спрашивал, наоборот, все мои высказывания жестко подавлялись.
«Я знаю поименно всех маминых одноклассников, одногруппников, сотрудников. Я в курсе всех перипетий ее детства, юности. В детстве я ненавидела тех, кто ее обижал в школе, отказалась общаться со своим родным отцом, потому что он подлец и мерзавец. Мама могла внезапно начать кричать, рыдать, несколько раз рвала мои тетрадки из-за неаккуратных записей. Только сейчас я понимаю, что я не могла ничего рассказывать о себе: это было категорически небезопасно, во-первых, и никого не интересовало, во-вторых».
«Каждый день я должна была «радовать маму». Надо было находить пять вещей, за которые я благодарна маме и сообщать о них вечером. Например, что я признательна за свои красивые волосы и глаза. Или за хорошую память».
«Папа постоянно чем-то увлекался, а мы должны были «включаться». Мы религиозную конфессию меняли четыре раза! Представьте глаза моих учителей и одноклассников, когда я то в оранжевых одеждах, то в платке и юбке в пол, то с крестиком, то субботу соблюдаю. И все очень серьезно, отлынивать нельзя».
В норме как раз родитель должен интересоваться, как у деточки прошел день, что его заинтересовало в окружающем мире, как там складываются отношения с одноклассниками и учителями. Видеть, что ребенка штормит и колбасит и называть правильно: ты разгневан. Тебе обидно. Ты, наверное, очень разочарован? Сочувственно кивать и прижимать к сердцу.
Что происходило в коммуникациях этих нынешних мам, когда они приходили к своим родителям с любым повествованием?

• Стыжение: «Как тебе не стыдно обижаться на брата! Он не хотел ничего плохого, ну и что, что это была твоя тетрадка, перепишешь, не развалишься».
• Отвержение: «Пока не исправишь оценку, не подходи ко мне».
• Подмена понятий: «Одноклассник дразнит и больно щипает? Это он в тебя влюблен»
• То, с чего я начала: перевод фокуса с ребенка на родителя: «Тебе больно/страшно/обидно? Это еще что, вот у меня было (круто/страшно/геройски)!»

Самое печальное в этой истории, что в момент обращения за терапией все эти выросшие дети уверены, что у них была идеальная семья, прекрасные и доверительные отношения с родителями, просто вот они сами того, подкачали. То, что
доверие и прекрасные отношения были не у них с родителями, а у родителей с ними
, начинает доходить ближе к концу второго года.
Так вот, про разговоры по Гиппенрейтер. Когда я стала подробно выспрашивать, какого именно результата ожидают мамы после всех этих заклинаний «Я вижу, что ты расстроен», внезапно оказалось следующее:
«Если я произнесу эти магические формулировки, ребенок немедленно успокоится и станет управляемым».
То есть, вопрос задается не из желания понять, что сейчас происходит с человеком и, при возможности, помочь ему справиться с эмоциональным штормом, а с манипулятивной целью перехватить руль и снова занять капитанский мостик.
Когда я объясняю эту разницу в процессе консультации, то могу столкнуться с двумя возможными реакциями: или слезы (идентификация с покинутым, очень несчастным, растерянным ребенком, которого критикуют и отвергают), или ответная агрессия: «Не желаю его никуда принимать и понимать, пусть немедленно прекратит истерику и начнет подчиняться!» (идентификация с жестоким и требовательным Родителем, как это и было, собственно, в детстве мамы).
Одна из самых главных задач терапии – расчистка внутреннего пространства клиента, освобождение его от «хлама», чужих болезненных переживаний, которые давят и принуждают действовать из ложных установок. Они могут называться «конструкты», «внутренние установки», «жизненные принципы», смысл не меняется: насильственно внедренные в психику и не ставшие ее частью объекты. Пока в «детской комнате» мамы царит хаос и насилие, она не может привести туда своего ребенка, ему просто нет там места.