Читать

Психосоматика

Мама уходит на работу, говорит "не скучай, я вернусь в шесть". Он кивает, изо всех сил старается выглядеть взросло и достойно. Мама видит только огромные зрачки на очень худом лице, ей хочется завыть, схватить его, прижать к себе, но  ничего не поделать, режимное предприятие, опаздывать нельзя, не говоря уж о пропустить день. Пятилетний сын останется один в пустой комнате коммуналки, обед для него стоит на столе, накрытый тарелкой, в квартире есть ещё жильцы, такая жизнь...
Какое-то время он слоняется по комнате, перебирает свои немногочисленные игрушки, потом ложится в их общую постель, обнимает подушку, находит под ней сложенную ночнушку матери, такой родной запах, он судорожно вдыхает и засыпает, уткнувшись лицом в комок ткани.

Он просыпается от невнятного бубнежа на повышенных тонах за дверью: потомственный рабочий Петухов, придя с ночной смены, выясняет со своей женой Петуховой, чья очередь мыть посуду. Он стоит у дверной щелочки, выжидая момент, когда можно будет просочиться мимо спорщиков в туалет: писать хочется нестерпимо, у него есть горшок под кроватью, но его не хватит на весь день. В конце концов он не выдерживает, открывает дверь и быстро-быстро, бочком, шмыгает мимо Петуховых, отводя глаза и стараясь, чтобы никто не заподозрил, куда и зачем он спешит.
Туалет – темный глухой колодец, не такой страшный, как ванная, но все равно жуткий. Высоко-высоко под потолком еле светит тусклая желтая лампочка, пахнет плохо, болотом, в матерчатом мешочке нарвана газета. Когда мама дома, она дает с собой сложенный квадратик салфетки, но мамы нет, так что приходится брать чужую газету.
Хорошо бы тетя Дуся была на кухне. Когда она есть, можно спокойно зайти на общую территорию и сидеть там в углу, где батарея, смотреть, как она готовит, слушать ее неспешные беседы с кастрюлями, продуктами, водой, солью. Она как будто не замечает маленького зрителя, но, выходя с кухни, чтобы отнести еду в комнату своему мужу, одноногому инвалиду дяде Коле, забывает на столе кусок чего-нибудь съестного: хлеба с маслом, вареную картошку, очищенную четвертинку яблока…
Он осторожно заглядывает за угол, но кухня пуста и холодна. Видимо, тетя Дуся ушла в магазин. Придется возвращаться в свою комнату и сидеть, смотреть в окно, пока еще светло.
Он поворачивается, чтобы идти к себе, и застывает, парализованный ужасом и стыдом: из своей комнаты, которая расположена за поворотом коридора и прямо напротив кухни,  к нему движется Чокнутая Маргоша. Абсолютно голая. Совсем. На ней только белые атласные тапочки и больше ничего. Она взмахивает руками, кружится, пританцовывает, напевает что-то, мелко перебирает страшными синюшными ногами балерины на пенсии, он видит белесые волосы внизу живота и сморщенные соски отсутствующей груди.
Ему дико страшно и нестерпимо стыдно, изнутри поднимается отвратительная жгучая волна, его рвет на пол, почти на белые тапочки Маргоши. Она прекращает свое сумасшедшее кружение, поднимает на него безумные бесцветные глаза - и он понимает, что сейчас умрет.

В прихожей гремят ключи, слышно ворчание тети Дуси и отчетливые ругательства дяди Коли: они ходили за пенсией, дядя Коля задел своей культей за косяк. Эти спасительные звуки выводят его из столбняка, он опрометью бросается в свою комнату и запирает изнутри дверь. Слышит, как тетя Дуся уже в полный голос кричит на Маргошу, наверное, машет на нее сумкой, как на курицу, которая вырвалась из курятника. Обзывает ее полоумной идиоткой, Маргошка смеется хрипло и тоже обзывается, он не понимает слов.
В горле у него горько и мерзко, он хватает из тарелки на столе картофелину и, давясь, набивает рот. С трудом проглатывает, запивает водой, вроде полегче.
Потом он сидит на подоконнике, потом читает большую книжку «Про все на свете», потом пытается играть в машинку, ходит на горшок, не рискуя больше выходить в коридор. Наконец за окном синеет, потом темнеет, зажигается фонарь у подъезда напротив, стрелки часов наползают на 12 сверху и 6 внизу. Он стоит у двери, не шевелясь, не дыша, чтобы не пропустить освобождающий, оживляющий, превращающий его в настоящего мальчика скрежет маминого ключа в двери.
Он кидается к ней, молча, задыхаясь, обнимает ее ноги, прижимается лицом к влажному плащу, пахнущему городом и троллейбусом, и вдруг внутри лопается тугая пружина, и он начинает рыдать: взахлеб, очень горько, его переполняет сразу всем, как будто пережитой кошмар стремится вытечь наружу.
- Ты что, маленький, солнышко, что с тобой, ты заболел? – мама тормошит его, тащит к свету, кидается мерить температуру, потом бежит к телефону, звонить Фире Абрамовне, «педиатру от бога». Скоро он уже лежит в постели, мама сидит рядом с чашкой питья, тетя Дуся рассказала маме о найденной лужице рвоты, Фира Абрамовна едет. Наверное, она даст маме больничный «по уходу», дня три мама точно будет с ним.
Он счастлив и спокоен.
***
- У меня бывают странные приступы тошноты, я не всегда могу их сдержать. Я не знаю, отчего так, иногда на определенные звуки или запахи, или вот краем глаза увижу отражение в стекле, и пошло-поехало. А запах газа, наоборот, успокаивает. Вида крови не выношу совсем. Я совсем псих, да? - смеется, но смотрит тревожно и выжидательно.
Он часто болеет. Но отменить свои рабочие обязательства не может, поэтому принимает лекарство и идет на работу. У него много друзей-врачей, он всегда на связи, заботится обо всех в плане здоровья, очень гневается, когда кто-то пренебрегает «элементарными принципами гигиены», например, садится на землю или берет немытое яблоко.
Жену заставил уйти с работы.
Если кто-то из детей задерживается и не выходит на связь, бегает по потолку в прямом смысле слова: может притащить стремянку и залезть на шкаф, якобы, что-то ищет.
Иногда он сбивается и называет меня Фирой Абрамовной.


Детские страхи Депрессия Внутренний ребенок Про взрослых Горевание
Made on
Tilda