о правилах орфографии, сломавших психику нескольким поколениям европейцев.
Рано или поздно в психотерапевтической работе мы натыкаемся на безумный, парализующий, ничем не объяснимый страх сделать ошибку. Речь может идти о самых простых, вполне выполнимых бытовых вещах: купить пальто и заказать блюдо в кафе. Записать ребенка в детский сад. Ответить на приглашение на шашлыки.
Иногда речь идет о рабочих заданиях, тут страх превращается в панику, иногда вплоть до астматического приступа: мы должны сдать презентацию до 17.00 пятницы, иначе…
Что иначе?
Молчит, не отвечает, не дышит, зрачки огромные. Что происходит?! Я спросила о чем-то ужасном и неприличном?
Меня просто убьют.
Кто убьет, почему, за что?
Нет ответа.
Иногда, когда терапия идет уже не первый год и доверие ко мне довольно прочное, мы быстро докапываемся до истории насилия: били за двойки, иногда даже за четверки, выставили из дома на мороз (буквально!) за порванные штаны, за пролитое молоко, за опоздание на пять минут…
В других случаях мы обнаруживаем травлю, высмеивание перед всем классом, унизительные и оскорбительные наказания за неправильный ответ у доски, разорванные тетрадки и вызовы к директору за совершенно безобидные очепятки или забытые рисунки.
Мы, конечно, работаем с этим, как с травмой насилия, оплакиваем, горюем, сражаемся с демонами, призываем Ангелов Света, чтобы защитили, помогли, отвели удар. Но с самого начала моей работы, еще в школе, я все время задавала себе и другим вопрос: почему так жестоко?
Почему за двойки по музыке бьют? В чем сакральный смысл пресловутого «отступили четыре клеточки слева, пишем с большой буквы», что за нарушение этого правила карают так, как будто ты разрушил храм, по меньшей мере? Почему перед экзаменами не только детей, но и родителей кроет паническими атаками, люди буквально закладывают дом, лишь бы ребенок поступил в вуз?
Окей, я еще как-то могу понять жесткие требования безупречного письма там, где это профессия: редакторы научных текстов, например. Опять же, при расчете мощности двигателя самолета, скорее всего, количество знаков после запятой имеет решающее значение, не там поставил – погибли люди. Допустим. Но – требовать поголовного умения играть на музыкальных инструментах? Тратить драгоценные часы детской жизни на химические формулы или, наоборот, принципы стихосложения для тех, кто никогда-никогда больше с ними не встретится? Я в какой-то момент осознала, что помню школьную программу примерно до 6 класса, потом все, темнота и тишина. И что?
Обычно, там, где нет очевидного и простого ответа, надо искать что-то межпоколенное, древнее, хтоническое. Ужас Мории, не меньше.
Ну, пошли, поищем.
Должны ли сантехники писать эссе?
Историк Кирилл Левинсон тоже задался этим вопросом. И написал целую книгу на тему «Когда и почему, черт побери, орфографические ошибки стали препятствием в карьере условных пастухов и сантехников?!». По-настоящему книга называется "How Germans and Russians made their orthographies. Dealing with the 'Spelling distress'". (Для упорных и англоязычных: продается на Amazon).
(Дальше будет мой вольный пересказ этого весьма объемного исследования. Потому что подробное изложение заняло у уважаемого ученого аж 12 часов, включая ответы на вопросы аудитории и разъяснения побочных тем. 358 страниц. Офигеть, их прочесть-то – работа, а представляете, каково написать, а сначала придумать и все это раскопать! Но если вам правда интересно, то в декабре 2023 года автор будет подробно рассказывать все это в своем подкасте, три недели подряд, ссылка на участие, напишите в личные сообщения).
Кирилл Левинсон: "В середине XIX века в Пруссии строят все больше школ, учат в них все больше детей всяким предметам, включая "немецкий язык". А язык этот для детей не родной, они говорят на диалектах, которые от него сильно отличаются. И орфография его - сложная и нелогичная - не хочет укладываться в детские головы. Но предмет-то важный, имеет громадное политическое значение, ведь именно этот придуманный язык, которым никто не разговаривает, - основная скрепа той единой Германской империи, которая в это время создаётся под гегемонией Пруссии. Поэтому оценка по немецкому важнее всех других, и если она у какого-то школьника, а тем более гимназиста, недостаточно высокая, то про поступление в университет, в военное училище или даже на службу лесником (!) можно забыть. А значит, к учителю или к директору придет его отец и будет гневно вопрошать, на каком основании ребенку поставили такую низкую оценку. И чтобы можно было назвать железное, неоспоримое, "объективное" основание, учителя вполне в духе технической рационализации и точности, воцарившимся везде с промышленным переворотом, придумали формальный критерий: оценки стали выводить посредством подсчёта всяких, даже малейших, ошибок. И работу самих учителей, соответственно, начальство тоже стало оценивать по числу ошибок в контрольных и экзаменационных работах их учеников. Но подготовлены учителя плохо, они не могут научить детей писать правильно, а могут только всеми способами, включая самые изуверские, наказывать их за ошибки, называя лентяями, болванами, неучами, позором школы и будущими вязателями веников, выдавая им удары палкой или розгами, оставляя после уроков и заставляя писать в наказание целые страницы. И по мере того, как бывшие ученики становятся родителями, складывается единая система страха и репрессий: начальство ругает и наказывает учителей, они ругают и наказывают детей в школе, а дома их ругают и наказывают родители. И так ежедневно, пока ребенок не окончит школу или не покончит с собой (а страх, что будут ругать за плохую отметку, вышел к рубежу веков на второе место среди причин подростковых самоубийств)."
А еще там был закон, запрещающий молодым людям вступать в брак, если у них нет определенного количества денег на счету. Вот помните все эти странные и нелепые отмазы, которые нас так удивляли в зарубежной литературе: «Дорогая, мы не можем пожениться, ведь у меня нет денег!»? Ёлки зеленые, думали двадцатилетние мы, при чем тут деньги?! Любишь ее? Что, трех копеек на трамвай до загса не найдется?
Думаете, дедушка Фрейд восемь лет в женихах ходил, а потом до чуть ли не до 40 лет не писал ничего гениального, потому что лень было? Он РАБОТАЛ, пахал, как мул на плантациях, иначе фиг бы ему, а не фройляйн Марту в жены.
Итого. У нас есть реформа образования: создание единого свода правил орфографии, регламентация образовательного процесса вплоть до «n секунд на выполнение задания и посещение отхожего места», а главное – требование абсолютного, полного, без рассуждений подчинения младших страшим, включая тотальный запрет на вопросы учеников к учителю.У нас есть корпус юных, слабых, забитых и низкооплачиваемых учителей, от которых ждут усмирения и полного контроля над телами и душами учеников. Над учителями стоят чиновники министерства образования, которые вместо помощи и методической поддержки устраивают такую же точно травлю и показательные порки учителям.
Но называется это – патриотическое воспитание.
Российские педагоги того времени (напоминаю: отмена крепостного права, первые бомбисты, дело Веры Засулич и все такое) вцепились в эту идею с энтузиазмом фокстерьера, нашедшего на помойке дохлую крысу. Еще бы, найдено верное средство обеспечить Государя лояльными и как следует вымуштрованными гражданами. Подробности читайте у любых авторов последней четверти XIX века, например, у Власа Дорошевича, некоторые пассажи я с юности помню близко к тексту.
Теперь переходим к нынешним отличникам и отличницам
Как мы помним,
невроз – это некая жизненная стратегия, которая когда-то послужила спасению жизни или благополучия, впоследствии утратившая смысловое наполнение и существующая теперь в виде непонятного и абстрактного ритуала.
Сразу после революции и Гражданской войны, с началом индустриализации в города хлынул поток молодых крестьян. Чтобы удержаться на производстве и вообще в городе, необходимо было быстро обучиться работе на заводах, в том числе, читать и считать. Чтобы продвинуться карьерно хотя бы на одну ступень – овладеть новоязом, выучить основы естественных наук, черчение, геометрию, алгебру и прочую логарифмическую линейку. То есть, прадеды и прабабки нынешних моих клиентов были сверхмотивированы на учебу, это был чуть ли не единственный социальный лифт. Не сдал экзамен – вылетел из техникума и вернулся в свой колхоз, хвосты телятам крутить. И голодать.
Одновременно разворачивался и захватывал все новые области жизни сталинский террор. И одно из его проявлений – расстрельные приговоры за опечатки, неправильное подчеркивание, двусмысленные запятые в текстах об Отцах народа. Нельзя не то, чтобы букву или цифру перепутать в служебном отчете, за неправильно употребленное слово в школьном сочинении за тобой могли прийти. И за всей твоей семьей.
Следующее поколение, послевоенное, вроде бы вздохнуло свободнее, оттепель, барды, Таганка. Но все равно: тюрьма за неправильную литературу, за не те песни или стихи. Лишение гражданства за книги.
То есть, со всех сторон люди получают подтверждение: то, что написано, критически важно, ошибка может стоить жизни.
И вот мои нынешние клиенты: им от 35 до 50 лет, высшее образование у всех поголовно, дети, карьера. И глубочайшее, в спинном мозге начинающееся убеждение, что необходимо все делать идеально, причем с первого раза. Без обучения, без всех этих «по кочкам, по кочкам, по маленьким пенёчкам, по буграм, по буграм», просто: сразу и набело.
Сразу и набело должен быть брак, дом, работа, беременность. Но как, спрашиваю я, каким же образом мы можем узнать, сложатся ли эти отношения или нет, если не попробуем? Или подходит ли вашему ребенку эта профессия? А вот как-то надо угадать, причем никаких критериев успеха тоже не прилагается, какой-то идеальный идеал, которого никто не видел, но он точно есть где-то там, на небе.
Мы привыкли называть людей, которые стремятся к совершенству, идут по головам, не могут представить себя ни на каком другом месте, кроме первого, нарциссами. Приписывая им и бесчувственность, и эгоизм, и всякую сложную социопатию, типа манипулятивности и крайне вольного обращения с чужими границами и жизнями. Ни разу не пытаясь оправдать социопатов, предположу, что мы не замечаем другой полюс: тех, кто просто пытается избежать реальной боли. Не ради власти или почета, а просто спасая свою шкуру _буквально_.
В норме мы узнаем о своих способностях и склонностях из опыта: вот мы взяли краски в руки – и не стало в доме скуки (с). Нарисовал каля-маля, принес маме, мама погладила по голове, сунула в рот вкусный оладушек – поскакал дальше, счастливый. В голове записалось «рисование – удовольствие». Первый раз сам прочел строчку в любимой сказке – почувствовал восторг и любопытство – читаешь дальше, даже не важно, хвалят ли тебя за это или прячут книжки подальше. Накорябал карандашиком «любимюму браты на ден ражденя» - вся семья гордится и хранит этот артефакт, ну чем не повод создавать шедевры?
А теперь представьте ребенка, который вот так же сидит, корябает карандашиком любимой мамочке на 8 марта открыточку, а мама, походя, просто от скуки, раз – и подзатыльник! «Пиши ровно!». Изо всех сил, до кровавых проточин на пальцах репетируешь пьеску, а тебе обещают порку, если не получишь пятерку.
Пока я работала учительницей и репетитором, то всегда делала простенький тест на то, бьют ребенка дома или нет: вставала за спиной и поднимала руку, как бы поправляя прическу. Слишком многие мои ученики рефлекторно отшатывались и закрывали голову руками ☹ . Мне это знание давало понимание множества учебных проблем детей: и расторможенности, и рассеянного внимания, и провокативного поведения на уроках.
Это очень-очень отдаленные последствия той самой реформы. По всей Европе, включая и Россию, всем поголовно в течение почти 100 лет внушали, что а) жить надо без ошибок, б) ничего и никогда нельзя исправить, в) насилие – залог успеха. Это усвоилось на уровне безусловной нормы. Без рассуждений и вопросов, как интроект, краеугольный камень всех жизненных стратегий: делай идеально, или погибнешь. У тебя нет права на ошибку! Хотя, если приглядеться, потери-то совсем невелики! Ну, продукты придется выбросить, ну, денег потеряешь, так совсем немножко. Но если несколько поколений твоих предков жили, зная, что голодная смерть – совсем не фигура речи, и твой род может попросту пресечься, если ребенок не выучит эти проклятые спряжения, то такие мелочи, как детские слезы и синяки, можно просто не замечать.
Очень хорошо иллюстрирует эту историю то, как я писала этот текст. Наши научные беседы с Кириллом Левинсоном случились в начале июля, в Вильнюсе. А текст я смогла закончить только сейчас. И, насколько мне известно, книгу к публикации автор тоже готовил много лет. Что-то внутри мешало спокойному течению творческой энергии, останавливало речь: «Что за чушь ты несешь? А что подумают коллеги и вышестоящие инстанции? А ты проверила факты? А что за залихватский тон, это же научная работа! Тебе должно быть стыдно!». Если бы я не написала до этого более 200 статей и четыре книжки, этот небольшой экскурс в историю лингвистики мог бы стать тем кляпом, который навсегда заткнул бы мне рот. Но у меня внутри были «те, кто смотрит на тебя по-доброму», группа поддержки и одобрения. Спасибо вам, что вы есть!
Так что, дорогие сограждане, родители и коллеги! Если вам знакомо чувство панического паралича, беспредельного ужаса, когда вы всего лишь не там поставили запятую или неправильно записали столбик цифр, если вы готовы за одну ночь написать реферат для семиклассника, чтобы у него не было проблем в школе, если вы отлично играете на пианино в одиночестве, но начинаете дико лажать, если в комнату входит хотя бы кошка – вы не одиноки! Это не желание поразить весь мир своими небесными талантами в вас говорит, а ужасный свист розги над головами поколений маленьких учеников. Это межпоколенная травма, и так и надо к ней относиться. И лечить как травму, а не как страх обесценивания и «мало восхищения».
И, кстати, возможно, вы совсем не «злостный перверзный нарцисс».
