Рано или поздно в психотерапевтической работе мы натыкаемся на безумный, парализующий, ничем не объяснимый страх сделать ошибку. Речь может идти о самых простых, вполне выполнимых бытовых вещах: купить пальто и заказать блюдо в кафе. Записать ребенка в детский сад. Ответить на приглашение на шашлыки.
Историк Кирилл Левинсон тоже задался этим вопросом. И написал целую книгу на тему «Когда и почему, черт побери, орфографические ошибки стали препятствием в карьере условных пастухов и сантехников?!». По-настоящему книга называется "How Germans and Russians made their orthographies. Dealing with the 'Spelling distress'". (Для упорных и англоязычных: продается на Amazon).
Кирилл Левинсон: "В середине XIX века в Пруссии строят все больше школ, учат в них все больше детей всяким предметам, включая "немецкий язык". А язык этот для детей не родной, они говорят на диалектах, которые от него сильно отличаются. И орфография его - сложная и нелогичная - не хочет укладываться в детские головы. Но предмет-то важный, имеет громадное политическое значение, ведь именно этот придуманный язык, которым никто не разговаривает, - основная скрепа той единой Германской империи, которая в это время создаётся под гегемонией Пруссии. Поэтому оценка по немецкому важнее всех других, и если она у какого-то школьника, а тем более гимназиста, недостаточно высокая, то про поступление в университет, в военное училище или даже на службу лесником (!) можно забыть. А значит, к учителю или к директору придет его отец и будет гневно вопрошать, на каком основании ребенку поставили такую низкую оценку. И чтобы можно было назвать железное, неоспоримое, "объективное" основание, учителя вполне в духе технической рационализации и точности, воцарившимся везде с промышленным переворотом, придумали формальный критерий: оценки стали выводить посредством подсчёта всяких, даже малейших, ошибок. И работу самих учителей, соответственно, начальство тоже стало оценивать по числу ошибок в контрольных и экзаменационных работах их учеников. Но подготовлены учителя плохо, они не могут научить детей писать правильно, а могут только всеми способами, включая самые изуверские, наказывать их за ошибки, называя лентяями, болванами, неучами, позором школы и будущими вязателями веников, выдавая им удары палкой или розгами, оставляя после уроков и заставляя писать в наказание целые страницы. И по мере того, как бывшие ученики становятся родителями, складывается единая система страха и репрессий: начальство ругает и наказывает учителей, они ругают и наказывают детей в школе, а дома их ругают и наказывают родители. И так ежедневно, пока ребенок не окончит школу или не покончит с собой (а страх, что будут ругать за плохую отметку, вышел к рубежу веков на второе место среди причин подростковых самоубийств)."
Думаете, дедушка Фрейд восемь лет в женихах ходил, а потом до чуть ли не до 40 лет не писал ничего гениального, потому что лень было? Он РАБОТАЛ, пахал, как мул на плантациях, иначе фиг бы ему, а не фройляйн Марту в жены.
невроз – это некая жизненная стратегия, которая когда-то послужила спасению жизни или благополучия, впоследствии утратившая смысловое наполнение и существующая теперь в виде непонятного и абстрактного ритуала.
То есть, со всех сторон люди получают подтверждение: то, что написано, критически важно, ошибка может стоить жизни.
Мы привыкли называть людей, которые стремятся к совершенству, идут по головам, не могут представить себя ни на каком другом месте, кроме первого, нарциссами. Приписывая им и бесчувственность, и эгоизм, и всякую сложную социопатию, типа манипулятивности и крайне вольного обращения с чужими границами и жизнями. Ни разу не пытаясь оправдать социопатов, предположу, что мы не замечаем другой полюс: тех, кто просто пытается избежать реальной боли. Не ради власти или почета, а просто спасая свою шкуру _буквально_.